Перед интервью Геннадий Николаевич Трошев, Герой России, член Попечительского совета Всероссийской федерации самбо предупредил: «О борьбе говорить не буду. Слишком много её было в моей жизни» – «Тогда о чём? О счастье?» – «Легко! Пусть не думают, что Трошев – серый солдафон».

— То есть счастье – есть?!

—Есть!

— Генеральский ответ. А какое оно, счастье?

— Несколько лет назад я получил письмо. Писал старик восьмидесяти с чем-то лет, мусульманин: «У меня ни жены, ни детей, никого. Я один. И уже собрался умирать, но у меня нет папахи. А я хочу умереть в папахе. Любимый генерал, я знаю, что только ты поможешь». Я сразу позвонил ребятам в Дагестан, через неделю мне привезли белую папаху, отправил старику. Что для нас эта папаха?! Ничего особенного – шапка, головной убор. А для старика – счастье!

>— — В чём тогда Ваше счастье?

— У меня двое детей, трое внуков. Я радуюсь жизни. Смотрю старые, советские фильмы, которые дословно помню, и смеюсь! Помните, в «Афоне» – «Родственник, ты мне рупь должен!» Это, действительно, наша жизнь. Мы смеёмся, а она вот такая. Единственное, что не даёт покоя и расстраивает – не все сегодня готовы делать добро. У нас принцип: «И от мысли, что Ивану тоже плохо, Сидору вдруг стало хорошо». Часто элементарно не к кому обратиться.

— А вам бывает скучно? Так непроходимо скучно: скучно работать, скучно жить…

— Это совсем не про меня! Скучно жить?! Такое бывает?! Не ко мне вопрос…У меня энергии – вагон. Рисую, стихи пишу, песни, сам пою (я же музыкальную школу окончил по классу баяна). Играю на пианино, аккордеоне, гитаре. Несколько лет назад должен был петь в Кремлевском Дворце съездов на 9 мая. Песня называлась «Баллада о борце». Меня курировала Людмила Зыкина. Она моя кума.

— Кума?

— Да. Мы с ней познакомились, когда были крестными. Она – крестная мать, я – крестный отец. Дружим. Я со многими артистами в хороших отношениях. С Хазановым, Лещенко, Расторгуевым, Антоновым. Пою, анекдоты рассказываю. Мне жена как-то сказала: «Трошев, я, наверное, тебя за песни твои и полюбила».

— Саму картинку не могу представить: стоит на сцене генерал Трошев, рядом – Людмила Зыкина, поют. Комфортно себя на сцене чувствуете?

— Очень! Самое интересное – я не хвастаюсь – но когда пою некоторые песни, знаю, что люди будут плакать. Беру в руки инструмент и говорю: «Приготовьтесь, платки возьмите» Они: «Ха-ха-ха, ну-ну, давайте!». Я начинаю, пою и у самого мурашки по коже. И знаете, редко попадаются твердолобые, которые как сидели, так и сидят. Это очень приятно. Как бальзам на душу.

— О чём хоть песни?

— Обо всём. И о любви, и на хохмацкие темы, и на грустные.

— А есть что-то в жизни, чему бы ещё хотелось научиться?

— Стыдно мне говорить... На компьютере работать не могу. И никогда не научусь. Уже всё! Уже не тот возраст. Вот он у меня стоит, самый современный, всё можно здесь: и печатать, и выход на мир есть. Внучка удивляется: «Дедушка, это же так просто!» Но…не могу.

— Я так и напишу: «Геннадий Трошев выход на мир имеет, но связаться с миром не может».

— Напиши. И ещё напиши – «Печатать не печатает, зато пишет грамотно».

— Русский язык – тоже Ваша слабость?

— Очень люблю! Кстати, я несколько раз был победителем литературных олимпиад. Привила мне эту любовь учительница Нина Николаевна Болотова. Строгая. Мы её боялись по-страшному. Я до сих пор помню – уж замуж невтерпёж; стеклянный, оловянный, деревянный – всё наизусть. Меня уже боятся мои подчиненные. Я их по десять раз заставляю переписывать. То не там запятая, то не та буква. Я тебе больше покажу. Я же не ленюсь: купил себе два словаря (самых последних!), постоянно к ним обращаюсь.

— Открытия делаете?

— А как же! Вчера вот выяснил, что слово «Запад» пишется с большой буквы, а «западный» – с маленькой.

— Геннадий Николаевич, объясните мне: в одном журнале написано, что вы родились в Берлине, другой пишет, что в Грозном.

— И там, и там – правда!

— ???

— Мой отец, Николай Николаевич, был кадровым офицером, военным летчиком. Родом с Урала: есть такая деревня Никитино в Пермской области. Во время учёбы в Краснодарском авиационным училище он встретил терскую казачку Надю, мою маму. Они полюбили друг друга, но счастье длилось недолго: началась война. Закончилась она для отца в Берлине в мае 45-го года. Там же, в Германии, он продолжал свою службу. Чтобы мама могла к нему приехать, нужно было оформлять вызов. Делалось это в то время долго, сами понимаете. Так вот, к тому времени, как вызов был готов, она уже находилась на 9 месяце беременности. Вопрос – ехать не ехать – даже не рассматривался. И, представляешь… только она пересекла границу, как я решил во что бы то ни стало появиться на свет. Фактически это было в Грозном. Хотя во всех документах написано «в Берлине».

— Сами какой город считаете родиной?

— Родина – это Грозный, Нальчик. Всю Кабардино-Балкарию и автономную республику Ингушетию я знал, как свои пять пальцев. По горам лазил, по полям бегал, с удочкой не расставался. Прекрасное советское время!

— «Пионерская зорька» по утрам… или когда её там передавали.

— Обязательно! Я прошёл все стадии: октябренок-пионер. Я этот галстук на двадцать раз каждый день наглаживал да так, что у меня через месяц дырки были от утюга. Никому не доверял гладить свой галстук.

— А мои одноклассники в карманах их носили. Так, если к директору вызовут – наденут.

— Нет! Что ты! У меня жена за всю совместную жизнь, ни разу не погладила мне брюки. Рубашки, всё гладила. Но брюки я не доверял. Только я знаю, как нужно: чтобы одна стрелочка была, а не две-три. Чтоб идеально.

— В кружки, я так понимаю, ходили.

— Я юннатом был! Капусту выхаживал, деревья прививал, цветы растил. Цветы мы на базаре продавали, а деньги несли в школу, покупали сувениры тем, кто вырастил лучший урожай. Туризмом занимался, все горы обошел. Что такое водка, вино, не знал. Не говоря уже о наркоте... Я вообще не слышал об этом!

— Подозрительно примерный мальчик.

— Не правда! Я был очень шустрый, ОЧЕНЬ! Но, несмотря на все шалости, учителя меня почему-то любили. Вот сейчас приезжаю, мы встречаемся, я их всех по имени-отчеству знаю. Директор школы у нас был, отставник, всё время ходил в хромовых сапогах, брюках галифе и кителе. Гуренко Михаил Васильевич. Как-то был у него в гостях, он достал свой китель, надел. В пыли, с медалями, орденами и встал возле меня. Я думаю: «Ёлки, мы же так его боялись! Он для нас пострашней грозы был! А сейчас стоит такой рядышком – худенький, трогательный, 96-летний старичишко!»

— Почему-то мне кажется, что вы коллекционировали…

— … марки! И наклейки от спичечных коробков. С друзьями ходили вдоль железнодорожного полотна, где следовал поезд «Нальчик – Москва», по несколько километров проходили!

— Зачем?

— Искали! Туда шли по правой стороне, обратно – по левой: вдруг кто-то что-то выбросил, а нам пригодится! Или, помню, приду на почту: «Тётя, можно марку?!» Если даст, такое счастье сразу! Бегу домой, ставлю воду и над паром колдую. Сначала конверт набухает, потом постепенно марка отходит. Всё это не передать просто!

— Всё это понятно: коллекционировать, хорошо учиться. Лучше дайте совет – как урок сорвать. Вот, допустим, я не выучила ничего, а сегодня контрольная…

— Ага, потом скажете, Трошев научил.

— Само собой.

— Ладно, есть один секрет. Мы как делали – поскольку учились во вторую смену, а зимой темнеет быстро – ставили кого-то «на атасе», выкручивали лампочки, вставляли туда мокрую промокательную бумагу в несколько слоёв, закручивали обратно и всё. Включаешь свет, всё горит! Потом бумага начинает высыхать и замыкает – бух! Одна лампочка погасла, вторая, третья. Не в темноте же учиться! Нас домой и отпускали. Или ещё. Доску свечкой натрем, тряпкой растушуем, чтоб незаметно было, и сидим – радуемся, что учительница все мелки переломала, а написать так ничего и не смогла.

— У Вас было какое-то прозвище в детстве?

— И не одно. Когда учился в школе, меня звали «Трошик», в Москве учился – «Генка-Кабарда». Я ж с Кабардино-Балкарии. Позже в Военном училище – Гоги. Так всех кавказцев называли. В общем, добрые прозвища.

— Самый ценный совет, который получили в студенческие годы?

— Лучше синий диплом и красная морда, чем синяя морда и красный диплом.

— А по вечерам…

— По вечерам у нас был «дыр-дыр».

— Это как?

— Это футбол. Поле было небольшое (25 метров в длину) и маленькие ворота. Мяч туда-сюда летал, поэтому и «дыр-дыр». Ещё любили играть в казаков-разбойников. Ой, что было! Одни ловят, другие прячутся. Пытают – молчишь! Причем по-серьёзному молчишь, как надо молчишь! Тебе крутят руки, плачешь уже, но молчишь – пароль не выдаешь. Интересные игры! В чижика играли, в лапту, в настольный теннис, и перчатки у нас были – боксировали. Всё, как надо. Но больше всего я любил рыбалку. Все реки облазил, ручьи, родники, водопады. Ямы все знал на реках. Мама потом вспоминала: «Все мальчишки идут в парк, на каруселях-качелях качаться, а ты берешь несколько яиц, огурцов, пару штук помидоров, хлеба, банку кильки – и на рыбалку». Причем с собой я брал только маленьких, потому что командовать любил. Всех построю и приказы отдаю. Я и сейчас фанат рыбалки.

— А охоты?

— Нет, охоту не люблю. Однажды убил оленя, подошел, а у него слезы текут.

Какая охота после этого?!

— Можно скажу, к каким я выводам уже пришла?

— Очень интересно.

— Геннадий Трошев – шустрый генерал, родился в двух городах сразу. Любит всё красивое. Счастлив, что живёт. Счастлив, что трижды дедушка.

— Дополним… «Романтик ».

— Романтик?!

— Конечно! Вот я смотрю на борьбу – хорошие ребята хорошо борются. А за душу не берёт. Ничего не могу с собой поделать! Нужный, важный вид спорта, но не цепляет! Зато фигурное катание, гимнастика, синхронное плавание. Смотришь на них: ну неужели такие бывают девчонки?! Как согнут ножку, пальцы… Не передать! Обалденно!

— Категорически не ваш вид спорта – какой?

— Каноэ и байдарки не понимаю. Что, куда, зачем плывут?

— Сами чем занимались?

— Очень любил спортивную гимнастику. У меня уже было две детей, а я всё ещё выступал на Первенствах военных учебных заведений. Неплохо бегал. Любимая дистанция – 3 км. Потом автоспортом занимался, до сих пор вожу так, что многие позавидуют.

— Болеете за…

— Я ж военный, поэтому – за ЦСКА. Раньше за «Динамо-Москва» болел, там Лев Яшин играл. Помню, написал письмо, поздравил их с победой на чемпионате СССР. В ответ получил фотографию с автографами, это было что-то!

— Вы всё время хотели быть военным, с детства?

— Не было конкретной мечты. В 58-м году отец попал под так называемое хрущевское сокращение, и был уволен из Вооруженных сил. Эта участь постигла в те годы многих капитанов, майоров – молодых, здоровых, полных сил и энергии мужиков. Более одного миллиона двухсот тысяч человек сократили. Отец крайне болезненно переживал случившееся. Дошло до того, что как-то с присущей ему прямотой, рубанул мне: «Чтобы ноги твоей не было в армии!» Он так и не перенес предательства страны, свободу которой всю войну отстаивал. В 43 года умер от инфаркта.

— Получается, Вы не выполнили его наказ.

— Окончив школу, я поступил на архитектурный факультет Московского института инженеров землеустройства, но вскоре был вынужден бросить учебу и вернуться домой. Кроме меня никто не мог помочь матери и сестрам. Устроился на работу. Сначала разгружал вагоны, потом оформился грузчиком на электроламповый завод.

— А потом армия…

— Когда пришло время службы, я подал рапорт с просьбой зачислить меня курсантом Казанского высшего командного танкового училища, тем самым – да! – нарушил запрет отца. Но, знаешь, мне кажется, я поступил тогда правильно. И не сомневаюсь, будь отец жив, порадовался бы за сына. И вовсе не потому, что дослужился до каких-то чинов – у меня четыре звания досрочно. Нет. А потому, что продолжил главное дело его жизни.

— И вот – 1995-й год. Вы оказываетесь в Грозном, городе детства.

— Я очень хотел съездить на кладбище, навестить сестренку, бабушку, тетю и дядю – не получилось. Кладбище было заминировано. Зато побывал в своём доме. В городе ещё шли бои, поэтому пришлось сесть на броню и взять охрану. Знакомую улицу Коммунистическую нашел сразу. Там ещё маршрут автобуса проходил, остановка называлась «Деловая». Подъехали к дому. Всё забито, заколочено досками. И тишина. Теперь понимаешь, почему во время моих песен, люди плачут?

— Наверное, Вы слишком хорошо знаете, что вызывает слёзы.

— Я знаю природу слез. Я видел, как рыдают матери. Видел сухие слёзы солдат.

— Сухие…

— Солдаты плачут незаметно, у них сухой какой-то плач, без слез. Просто они сжимают зубы так, что проступают желваки и краснеют глаза.

— Вы написали две книги по материалам дневников, которые вели на войне. Какие были отклики?

— Разные. Например, старик со старухой, оба участники войны, живут одни, сына похоронили, много за мной наблюдали, смотрели, и вот написали: «Мы по телевизору верили только Вам. То, что скажете про войну в Чечне, мы в то и верили, а другим не верили. Когда вас не стало (я в отпуск уезжал – Г.Т.), думали – неужели Вас убили? А потом увидели и обрадовались».

— Герои в таком литературном смысле, герои нашего времени… они есть? Они были на той войне?

— Были, и много! Танкист, лейтенант Григоращенко – прототип героя фильма Невзорова «Чистилище». Тогда в Грозном дудаевцы искренне восхищались этим офицером, в одиночку сдерживавшим натиск неприятеля. «Всё, хватит, молодец, – кричали они окруженному и раненому солдату, – уходи, мы тебя не тронем! Мы вынесем тебя к своим». «Хорошо, – ответил Григоращенко, – согласен. Идите сюда!». Когда те приблизились, он подорвал и себя, и боевиков гранатой. Или солдатик Евгений Капустин… вовеки веков его не забуду! Он потрясающе точно поражал цели: попадал в любые окна, чердачные, подвальные. Тютелька в тютельку. Снайпер с большой буквы. Помню, я заметил в бинокль, как около двух десятков бандитов бросили свои позиции, и перебежали в один из домов. Не успел сказать об этом командиру танкистов, как вдруг вижу – дом с боевиками взлетает на воздух! «Кто стрелял?» – «Рядовой Капустин!» Он побывал в самом пекле войны, о его отваге ходили легенды. А судьба распорядилась так, что в течение семи месяцев я подписывал представление его к высшей награде, но бумаги из Москвы возвращались. «Недостаточно героизма», – констатировали в наградном отделе кадрового органа.

— У них там что, весы стояли?

— Вот и я тем же вопросом задавался. Но, слава Богу, Женька всё же получил свою Звезду Героя. И, что радует больше всего – не посмертно.

— Геннадий Николаевич, когда Вам было по-настоящему страшно?

— На первой войне. Я стоял на командном пункте, через который несли убитых и раненых. Десять, двадцать, тридцать. Около ста человек. Вот это было страшно. Мы ничего не могли сделать!

— А ангел-хранитель у Вас есть? Чувствуете его помощь?

— Я расскажу тебе историю, а выводы сделаешь сама. Представь себе, высокая гора и триста метров обрыв! На верху пятачок, метров 15 на 25, на который должен сесть наш вертолет. Там было три траншеи, очень удобная позиция для наблюдений за перемещением бандитов. В вертолете летел начальник Генштаба Квашнин, я, и ещё пять-шесть генералов. Весь командный состав. Садиться на этот пятачок было крайне опасно, но приказ есть приказ. И вот до земли уже метров пять, чувствую – пролетаем мимо. В следующую секунду вертолет бросает в сторону, он падает на колеса, одно из колес попадает в траншею и…давит солдата, который там находится. Тут же нас разворачивает, и мы повисаем над пропастью! Если бы не зацепились колесом, все бы погибли.

P.S. Герой России, генерал-полковник Геннадий Николаевич Трошев погиб в авиакатастрофе 14 сентября 2008 года.

Юлия Шаманаева, 22 сентября 2008

//ОФ-СОО «Всероссийская федерация самбо», 2008, 22 сентября // www.sambo.ru